Предчувствие большой российской беды было очень давно. И ру | Большое Сердце
Предчувствие большой российской беды было очень давно.
И русский фашизм, и веселый пророк его Жириновский, и мрачный Баркашов, и Дугин, преподающий в Генштабе - все это были сполохи будущей войны.
За ними шел российски бандитский мир, завоевавший экономику, политику и массовую культуру. Он взошел на вечной русской тюрьме - от аввакумовой ямы до советского ГУЛАГа.
Но на наших островках культуры, выгороженных площадках полуевропейских городов, мы чувствовали себя, хотя и в резервации, но все-таки уютно.
Делай, твори, пробуй! Выставки, книги, фестивали, концерты, книжные ярмарки, спектакли.
Темное ходило и дышало рядом, и тогда мы, пока это было можно, выходили на митинги и грозили кулаком.
Оно точечно бросалось на нас, то здесь, то там. Но все это было настолько размазано, так растянуто во времени, что понимание большой беды для всех наступало фрагментарно.
Глобального ужаса у просвещенной части общества не случилось даже после 2014 года.
Я сама удивляюсь по сей день, что удавалось открыто писать в книгах о сталинизме и подступающем фашизме, удавалось открыто говорить на выставке, посвященной Евгению Шварцу о драконе, об убитой и униженной им стране.
Это была, какая-то гибридно-размытая тактика государства, поселившая нас в псевдо-свободную резервацию.
На самом деле, это был такой же обман, как все, что случилось потом. Надо ли было делать выставки, писать книги, участвовать в Нонфикшн?
Надо. Потому что - это была часть, хоть и слабого, но сопротивления.
На нас на всех напали 24 февраля также внезапно, как и на Украину. Хотя мы двадцать лет ожидали этого нападения. Но оказались к нему не готовы.
Теперь еще предстоит понять многим и многим, как из маленьких удобных компромиссов складывается большая подлость. Как из небольших уступок и желания «просто жить» складывается смерть и конец всего, что ты растил и любил. Как, уступая в малом, ты проигрываешь в большом.
Как никому не хотелось соединять культуру и политику, но культуру втоптали железным сапогом в грязь, и осталась одна политика. Политика войны.
Наталья Громова
