Баллада для Арсения Рогинского; 28.12.21 ===================== | #мысфрейдом

Баллада для Арсения Рогинского; 28.12.21
====================================

То ли мелеет река
времени, то ли много их полегло на дно,
только папка теперь приносит в дом с ледника
в каждом куске то одно,
то другое: письмо треугольником,
соску, платок, завязанный узелком,
обгорелый лист дневника.

А как стала бабка ночами выть,
мы с Ваньком пошли рубить полынью, -
за годком годок, дорубились аж до детсада;
выпить надо, -
мы выпили, а под ледком пальто
уже видно, и вроде бы ровно то,
что бабаня нам описала.

Проломил Ванек роддомовские деньки,
отшвырнул кровавые тряпочки,
закрестил меня, а потом себя,
потянул за рукав и ворот, -
и полез на нас из той полыньи
завывая и мерзлые зенки лупя,
наш сосед Терентий Егоров.

Я ему в ебло, рукава назад, -
а то их его знает, расстрелянных, -
и пополз-пополз, ну а мы с Васьком
за спиной у него гуськом:
стремно, сука, и бабкой пиздеть не велено:
будет плохо ползти - так пинай под зад,
а пиздеть не велено.

А бабища села на крепкий стул
и ему говорит: "Терентий." -
а с него-то часики капают,
и где натекло - там видать, как еблом об стол,
а потом по пяткам, и как он ползет под стул
а они его цапают.

А она: "Терентий". А он,
гондон,
языком мороженым давится,
так она говорит мне: "Дай кипятку,
а то он не справится".
Вот он давится
кипятком и тоненьким голоском
говорит: "Ильинишна, я-то справлюсь как на духу,
да тебе не понравится.

Был твой Савва мужик с большой головой,
может, даже еврейских каких кровей,
не давала ему его голова покоя.
И была у меня, если помнишь, свыня
призовая.

А как Савва твой все тащил в семью,
возжелал твой Савва моей свыни,
и сама ты знаешь, когда, тогда
написал твой Павел туда, куда,
что японцы мне для моей свыни
передали жиру,
и я ту свыню загнал в полынью,
а она визжала.

А как стали мне яйца в тиски совать,
чтобы я по-японски стал говорить,
я им честно сказал, что Савелий твой
был всегда мужик с большой головой,
не чета мне, зяме:
он и шифр наладил, и письма слал с голубями
связному в Польше.
А стреляли в нас - Павлу промеж глаз,
ну а мне в живот, чтоб подольше."

И стоим мы с Васьком дурак с дураком
и Васек меня тычет в бок кулаком:
дед-то наш, гляди, по-японски знал,
старикашка хренов;
а с Терентия каплет военный год,
лужа тихо трещит, бо бомбят завод,
а бабаня мне: "Поднеси еще кипятку
ему, говнюку,
да поможь ему встать с коленов".

И живет Терентий у нас в избе,
вроде мерзлой тени сам по себе,
ничего не жрет, только воду пьет
и ночами воет:
то он деда зовет, то болит живот, -
а бывает, шепотом с бабкой трет,
а чего они трут - бес знает.

То ли наступит март, а то ли черным льдом
этих дней затянется полынья,
только ни ты, ни я
кровь ледяных порезов пока что не смыли с рук;
черен лицом папка, вернувшийся с ледника в дом;
черен палец во льду; мы же с тобой во мрак
льда родимого всё глядим, пока их едим;
а они
из-подо льда глядят,
пока нас едят.