​​— Сыграй что-нибудь, Фрицек, — сказал Лист, — а то грустно м | Marco Concert

​​— Сыграй что-нибудь, Фрицек, — сказал Лист, — а то грустно мне.
— А что такое, — откликнулся Шопен, — снова в монастырь уходишь?
— Придётся, наверное, — ещё больше погрустнел Лист.
— И что там хорошего, в монастыре? — спросил Шопен, — ты уже ж там был.
— Был, — не стал спорить Лист. Понимаешь, там все строго, все по уставу. С утра встал — молитва. Потом работа, - что скажут, то и делаешь. Вечером снова молитва. И так все спокойно. А здесь мне трудно - то пишется, то не пишется, то вдруг проснёшься среди ночи и страшно. Недавно вот такую хорошую пьесочку написал ночью, утром встаю — а это, оказывается, народная тема. И что теперь прикажешь делать? Я ночью как-то не сообразил.
— Да ничего, — утешил его Шопен, — может, никто не заметит. Ты ж небось, как всегда, наворотил октав. Пока разберёшь, про тему забудешь.
— Как же, — сказал Лист, — не заметят. У нас публика вредная. Что заметят — то ругают. А чтоб не заметили — не бывало ещё такого. И никакие октавы не спасут.
— Да, — посочувствовал Шопен, — у меня все как-то проще. Я с утра встану, и если чувствую себя получше, так уже и спасибо.
— Потом барышни, — не успокаивался Лист, — пристают и пристают. Что они во мне нашли? То плачут, то проклинают, то пристают.
— Да, — сказал Шопен, — барышни это страшное дело. Сами страдают и другим покоя не дают. Я обычно, если уж никак до них не доходит, говорю — вот вам вальсик и на этом отстаньте.
— И как, — оживился Лист, — помогает?
— По-разному, — честно сказал Шопен.
— Вот видишь, — подытожил Лист, — лучше всё-таки в монастырь.
— Ну раз такое дело, — развёл своими красивыми руками Шопен, — надо ехать. Не простудись только. Там, конечно, благостность и все такое, но ещё каменные стены, холод, сырость и плесень.
— Вот откуда ты знаешь, — вздохнул Лист, — ты там и не был никогда.
— А у меня воображение, — сказал Шопен.
— Точно, — сказал Лист.

И он уехал. И потом стал аббатом.
А Шопен не стал. Потому что не хотел.

Автор — Мария Пустовит