Get Mystery Box with random crypto!

Иногда я натыкаюсь на что-то, что написал, отдавшись “вдохнове | roguelike theory

Иногда я натыкаюсь на что-то, что написал, отдавшись “вдохновению”, где свел какие-то возвышенные вещи к низменным – то, что Ницше называл “рабской моралью”, такой, что сводит все прекрасное к какой-нибудь утилитарной банальности – к экономике. Мне, конечно, сразу становится стыдно, потому что вокруг, во всех лентах и на всех сигмах, я вижу эту бесконечную веру в какое-то возвышенное и прекрасное Благо, что прям аж окрыляет всех, читающих книжки, заставляет их верить в какие-то всепобеждающие идеалы развития культуры, в духовные фундаменты человечества – мне очень завидно это читать; и, не решаясь обвинять себя во лжи, я обвиняю себя в чисто литературных грехах: в изображении некрасивого мира, в интересе ко всякой грязи, к рынкам и пользе, в профессиональном или техническом взгляде, в прочих “рабских” удовольствиях. Я думаю о том, каким грязным, неловким самозванцем я чувствую себя среди верующих знакомых, чьи новые и новые утопические концепты вот-вот спасут мир, только дайте им возможность его сперва уничтожить.

Но еще я думаю, что Ницше не прав со своими максималистическими оценками. Искать что-то “большее”, скажем, что-то моральное “за пределами” (обобщенной) экономики – это значит делать из этого “большего” еще один такой же рынок, рядом с обычным счетом записывать “гамбургский”, по сути работающий так же. Это то же, что пытаться сделать из гоночек, которые для всех, кто в них не играет, кажутся банальным лагранжевым рынком взаимообмена ускорения-на-контроль, что-то большее за счет придумывания сюжета или метаигр. Но гоночки – вообще любой игровой жанр, т.е. любой интересный модус экономики – это само по себе офигенно. И я пытаюсь уговорить себя, что научиться читать в них сюжет, научиться слышать за ревом моторов нарратив и драму – это моральное достижение куда высшего порядка, чем придумывание метаигровых концептов, с помощью которых мы сможем “покинуть гоночки” и зажить, наконец, в мире, где всё на свете – лишь один огромный финиш.